В диалогах своего героя с матерью он почти не оставляет места партнёру, потоком речи снося маломощные преграды из тихих слов, чтобы Юбер Минель мог, наконец, прокричать, протараторить всё, что вынужденно держал в себе на протяжении многих лет, борясь со странной материнской опекой, которая противоречием, временами, выводила его из себя.

    Эти речи — не пустой звук — смешанная с отчаянием и ненавистью исповедь повзрослевшего юноши, которому не потребовалось много времени, чтобы понять незамеченную в детской горячке материнскую любовь, прятавшуюся за противоречивые поступки уставшей одинокой женщины, сводящей вместе концы забот о работе, быте и будущем своего своенравного сына.

   Бурные реки слов временами выходят из берегов смысла, но режиссёр быстро возвращается в рамки логической рациональности, перемежая яркие эмоции, моментами спокойных рассуждений, уводя действие из публичной зоны в уголок дневникового рассказа, обращая объективу кинокамеры монолог недоумевающего подростка, размышляющего о двойственном отношении к матери, красками размазывая его в инсталляциях своих жестоких фантазий.

    Оттого, что Долан забрал себе главную роль, камерные исповеди Юбера обретают форму чистосердечного признания, выдавая наружу близость откровений личного свойства. Однако, возвращаясь к перекрёстному общению, его персонаж, ввиду ощутимой возрастной разницы с исполнителем, утрачивает связь с отдалённым временем: всё-таки двадцать лет акселерата — Долана мало похожи на шестнадцать лет переростка — Юбера, но, что делать — поступиться принципами он тут не мог.

   Из-за этих принципов Долан — Юбер в пандан нетрадиционной связи с приятелем нарочно носит особый прикид и специфическую стрижку, чтобы в резкости было видно, кто он есть и какой, контрастируя со спокойным и уравновешенным Антоненом (очень уместный Франсуа Арно), которому, на зависть, не приходится бороться с давлением своего опекуна.

    Эмоциональный режиссёр, не злоупотребляя вольностями, бережёт композиционную четкость, понимая, где замереть и когда отпустить, оставляя минуту для небольших дурачеств и мальчишеского баловства, красочными брызгами юмора и цвета создавая ёмкий фон для неуёмной свободы, вырывающейся из душащих объятий материнской любви.

   Молодость Ксавье Долана трансформировалась в немэтрический стиль, избавленный от тяжёлых смыслов и глубокомысленных выводов, сберегая нетронутой юношескую прыть, выплёскивающуюся пылкими откровениями бойкого подростка, свежестью живого рассказа оттеняя грустный опыт его ранних лет.
 

*********************************************************