читать дальшеНаверное, из всех народов мира так очаровательно не умеют петь только немцы и французы. По — моему, французы и немцы поют песни только сами для себя. И что поразительно, в их песнях особый шарм — не поддаться которому невозможно. Даже их грустные по сути песни вселяют оптимизм, не говоря уже о веселых, которые дарят огромную надежду, — что все будет хорошо. И поэтому любовь под французские песни не трагична. Вернее, трагична, красива, но не безысходна. Ее трагедию возможно пережить.
Любовь в фильме «Все песни только о любви»(которую анонсы к нему называют почему-то немного скучным и приевшимся романом) испытывается смертью — все в лучших традициях любви. Впрочем, смерть как у Жюли — абсолютна случайна. Та, которая не должна была бы быть вообще. Как, например, в «Прошу слова», где мальчик Юра застреливает сам себя. Тогда создается впечатление, что существующее благополучие, эдакое затянувшееся, непрогрессирующее счастье должно подвергнуть испытаниям — чтобы узнать, а счастье (любовь) ли это, и чтобы, понятно, начать собственно сюжет. Панфилов говорил, что был поражен, услышав эту историю, дескать сын умер, а мать — на работу… Где горе и скорбь? Сюжету смерти во «Всех песнях…» тоже можно было бы поразиться — любимая девушка умерла, а парень вскоре влюбляется в другого…парня.
Кино испытывает нас смертью. Но так ли она переживается в жизни? Впрочем, подобные рассуждения могут завести или далеко или к расхожему замечанию, что жизнь гораздо интереснее (трагичнее, прозаичнее) кино.
Невиновной остается, в конечном счете, только Жюли. Чтобы она не говорила матери — Алис любит ее, а не Исмаэля. Ведь она не вешается ему на шею для утешения после потерь не только в память о Жюли, но потому что его не любит. Вот почему она не сразу замечает: Ирван — не посыльный своего брата, с которым она встречалась.
Но такое ощущение, что аплодисментов заслуживает только Гаррель. Словно только у него есть какое-то неоспоримое моральное право на …На что? Прийти в последний, о, конечно же, в последний, на могилу Жюли, чтобы проститься, сказать, что всегда ее будет любить (даже если он этого прямо и не говорит), попросить прощения. И это видит Жанна — теперь и она может быть спокойна: Исмаэль скорбит.
Конечно, семья Жюли его угнетает — сначала дурацкие обеды, где он вынужден всех развлекать и смотреть на семейную идиллию дочерней любви (чего он не выносит и выходит за выброшенной подушкой). А после и вовсе предлагаю ему её деньги — словно приручая к себе.
Но Исмаэль не скорбит публично. Просто говорит, что не может касаться вещей Жюли — и зритель понимает, как на самом деле ему плохо (отличнейший кино шаблон).
Интересно, что героям, слава богу, не 18: Жюли не доживает до своего 30-летия. Все — таки прозрение и настоящая любовь — не для вчерашних школьников. И «пройдя земную жизнь до половины», им было что терять, — не только престижного жениха и работу в Германии (как в «Питер-эфэм». Но эти фильмы (и «Прошу слова» не стоит сравнивать (они первые мне вспомнились, и даже переписывая, я не стала искать более свежие и правильные ассоциации и из мирового кино), у них абсолютно разные «весовые категории», из чего однако не следует, что «Все песни..» в таком случае имеют первую категорию.
Что должно шокировать в этом фильме? Любовь втроем или однополая любовь? Ах, по-моему, на этом не следует делать акцент. Никакой это не «гей-мюзикл» и не про лесбийскую любовь. Про Париж? Возможно. Про любовь, возможную в Париже? Скорее всего. Или о том, как не пройти мимо своей любви? Может даже очень.
Как известно, если бы любовь была счастливой, о ней не было бы песен. А в фильме — они главные смысловые диалоги. И уж конечно, по всем законам мюзикла (или почти мюзикла), самая главная песня звучит ближе к небу — на подоконнике.
Впрочем, как сказал поэт, мы умрем не в Париже (в отличие от перуанского поэта Сесара Вальехо). Но не поддаться его очарованию, а тем более киноочарованию — практически невозможно.
Итак, Оноре (современный Трюффо? Годар?) хотел еще раз сказать (спеть) про любовь. И кому уж как не ему, французу, так мило об этом рассказать?